Epress.am Новости из Армении
Контекст:
С 16 марта по 16 апреля проходил воркшоп Ре-школы (совместно с ՃՇՀԱՀ и Ecole de Chaillot при поддержке Фонда 301) «Исследование территорий и поселений, исторически связанных с Татевским монастырем» для номинирования в качестве объекта Всемирного Наследия ЮНЕСКО. Неделя — камеральные исследования, неделя в Сюнике, неделя ненормированного графика в душном кабинете Архитектурного университета.
В последнее время меня интересует феминистская география и сопротивление авторитарной и глобальной урбанистике, поэтому, увидев объявление о дополнительном наборе участников в одном из чатов, тут же присоединяюсь, уже к концу камеральных исследований. Меня сразу определяют в группу под названием «Символическая ценность», между собой ее будут называть «Группа социологов». Я думаю, что во время воркшопа мы обсудим беспокоящие меня темы, я не знаю, что такое универсальная ценность и можно ли участвовать в ее формировании в условиях национального государства.
Этот текст — дневник наблюдений, который я вела на протяжении полевых исследований непосредственно в Сюнике. Предполагалось, что его содержание каким-то образом будет учтено в результатах общего исследования. Возможности самодеятельности практически не было, директор Ре-школы настаивала на том, что нам не стоит общаться с местным населением, поэтому я решила заняться включенным наблюдением, авто-этнографией и визуальным анализом всего, что мне попадалось на пути, в том числе методов исследования участников воркшопа. Именно поэтому я часто отрывалась от «своей группы» и присоединялась к другим, чтобы побольше увидеть и услышать, а не ограничиваться согласованными интервью с официальными представителями католикоса или администрации района.
Часть первая
31 марта
Наша группа добирается до монастыря на «крыльях Татева», она же «самая длинная канатная дорога в мире», он же «воздушный трамвай». Стоимость одного билета туда-обратно 9.000 драм, билеты продаются строго на определенное время. Эта услуга не по-карману местному населению, и не выполняет функцию обычного транспорта, только развлекательную возможность оглядеть местность «с высоты птичьего полета», как положено высокому модернизму.
Воздушный трамвай — символ завлечения туристов, впрочем, после войны это не помогает. «Полет» сопровождается голосом на армянском, русском и английском языках. Такое сопровождение дает ощущение безопасности, голос обращает внимание пассажиров на «значимые» объекты по пути. Среди пассажиров воздушного судна не только наша группа, но и другие туристы, говорящие на английском, итальянском и армянском. В кабинке тесно. На одной из крыш владельцы отеля написали номер телефона.
При выходе пассажиров первым делом встречает портрет Гарегина Нжде на табличках «Знаете ли вы?» на русском, английском и армянском языках (содержание разнится, в армянском варианте написано «был столицей республики», а не «отдельного государства»). Для россиянки напоминает призыв к сепаратизму (ха–ха), а на деле — атрибут «глобального туризма» в стране, получившей что-то вроде независимости. К «крыльям Татева» причастен фонд Рубена Варданяна, до своего ареста он призывал граждан Армении воевать за Нагорный Карабах.
Эти таблички находятся в парке. Парк — часть инфраструктуры канатной дороги, построенной фондом. Это «глобальная урбанистика» с формальными «важными» вещами для туристов, которыми никто не пользуется. Искусственно высаженные деревья и детали канатной дороги закрывают вид на храм и горы. Глобальная урбанистика не работает в горном ландшафте, да и в Москве, скорее всего, является стадией принятия политической ситуации.
Общественный туалет с автоматизированным входом за монету в 200 драм (несмотря на это, рядом со зданием есть стульчик — место для женщины, контролирующей пользователей) построен, но им особо не пользуются, настоящий туалет находится за разрушенными стенами школы у Татевского монастыря, туда отводят детей и себя. Об этом мне рассказала наша коллега М., она заметила «стихийный общественный туалет» пока исследовала пронумерованные фрагменты развалин храма, стремительно разрушающихся на солнце.
Специально построенная парковка пустует, машины оставляют вдоль дороги. А вот лавки с сувенирами не принадлежат чистому парку, они расположены вдоль спуска к храму и наполнены продавцами, их разговорами и призывами попробовать гату, вернакулярной архитектурой и хаосом из товаров: от игрушек до розлива спиртного.
Продавщицы угадывают кто из какой страны, активно предлагают товары. Спрашивают не «бовар» ли я, отвечаю: «Русастан». Коллеги из Москвы покупают травяной сбор, повезут с собой. Не понимаю, покупают ли что-то внутренние туристы, но пока сюда не пришла «цивилизованная урбанистика» это не похоже на самоэкзотизацию, пока это возможность подзаработать.
Сегодня пасха. Руководители экспедиции говорили, что будут толпы паломников. Этого не было, у монастыря собрались местные жители всех возрастов, параллельно ходят туристы с аудиогидами. На входе есть информация для слабовидящих. Далее инклюзия под вопросом, но кому-то можно припарковать красную ниву как из фильма «Календарь» прямо у стен монастыря. Такая ситуация позволяет решать вопросы инклюзии самостоятельно, пожилого мужчину на коляске подвозят на машине ко входу к храму, толпа расступается, точно также его заберут после службы.
Прихожане встречаются, общаются, здороваются, сидят на лавке, которая огибает дерево. Трое военных не задерживаются, заходят-выходят, наверное, поставили свечки.
На рисунке: распределение людей у храма.
На скриншоте: перемещение исследователя А. у храма.
Сцена у красной нивы. Девушка просит мужчину заглянуть еще в один уголок: «Петя, умоляю, мне так нравится эта арка, один момент, может я сюда сяду красиво?» Она по-разному позирует на разрушенной стене, он фотографирует.
В Армении у «объектов древности и ценности» иногда действительно нет общественных туалетов, но пока в страну повсеместно не пришла джентрификация туризма, ощущение открытки, за фасадом которой бедно живут люди, в таких местах не возникает. Но, кажется, за сохранением всегда следует «улучшение». Не хотелось бы чтобы вмешательство в уже сложившуюся индустрию все вычистило и уничтожило.
Туризм — всегда вторжение в чью-то жизнь, а участие в привлечении туристов — вопрос политический. Действительно ли статус наследия ЮНЕСКО способен защитить регион от военной агрессии? (В Украине это не помогло) Или, напротив, зафиксирует «ценность» в логике национального государства и уникальности «армянской культуры» в отличие от соседей?
Действительно ли внесение объекта в ЮНЕСКО благоприятно скажется на населении? Возможен ли сценарий работы с наследием вместе с населением?
У храма собираются местные, они встречаются, разговаривают на скамейке, туристов не так уж много. Смогут ли они также проводить время после туристического вторжения? Есть ли у них запрос на «улучшение среды» к тем у кого есть на это ресурсы и желание помочь?
В документах ЮНЕСКО туризм зачастую упоминается как угроза. Это логично с точки зрения сохранения, но в то же самое время противоречиво, поскольку статус наследия провоцирует рост туристического потока.
Можно заменить «тропические территории» на «горы» — и, вот, иллюстрация к увиденному:
Визуальное воплощение пустоты, пальм, белого песка и голубой воды лишает места самобытности, превращая их в «еще одну» фантазию о тропическом рае. Постоянная эротизация тропических мест намекает на колониальное завоевание, а их пустота – на то, что рядом нет никого, кто мог бы сопротивляться колонизаторам. Когда туристы делают фотографии для инстаграма, демонстрируя пустоту окружающего пейзажа, то выступают своего рода колонизаторами, захватчиками территории, абсолютно равнодушными к историческому и социальному контексту. […] Эти фантазии, в свою очередь, приводят к реальному захвату тропических территорий с целью застройки и вытеснения местных жителей.
Колпинец К. Формула грез. Как соцсети создают наши мечты. — М.: Индивидуум, 2022.
В рамках нашей образовательной программы считается, что таблички и указатели для туристов — это «цивилизационный шум», который мешает «видеть место в первозданном виде». Разве оно уже не первозданно? Почему таблички не воспринимаются как наследие и артефакты культурной политики, которые много больше могут рассказать о жизни в стране, чем консервация места для впечатлений с эстетическими предустановками? Почему бы изначально не подойти к «наследию» и туризму вокруг критически? Думаю, что это ли не настоящий способ узнать, что именно воспринимается как ценность сообществом вокруг: увидеть в существующих туристических артефактах как граждане представляют себе туризм, как они строят и выстраивают эту индустрию вокруг ценности, что предлагают купить и за какую цену. Я и сама была туристкой, а сейчас активно практикую анархо-антропологию, поэтому особое чувство, когда тебе хочется купить собранный женщиной чабрец и выпить с ней кофе, мне знакомо. Например, в столице Татарстана, Казани все скатилось к эчпочмаку (пирожок с картошкой и мясом треугольной формы) и очищенному Кремлю. Срабатывает логика первооткрывателя (до тебя здесь ничего не было, ты первый кто видит этот объект в его первозданном виде), и в итоге вся индустрия подстраивается под туриста извне на понятном для него визуальном и культурном языке.
Сама индустрия туризма с табличками и артефактами может входить в ценность объекта (вокруг которого был и будет туризм) и, например, быть частью экспозиции, так как по-настоящему отражает взгляд на «объект» наследия разных людей или государства.
Например, в советское время доминировал взгляд государства (high modernism), потом политическая ситуация менялась, а с ней и взгляд на ценности и наследие. Например, сейчас первым делом когда мы выходим с воздушного трамвая мы видим табличку с Нжде. О чем нам это говорит? О чем нам скажет эта табличка, поставленная именно в это время, через 30 лет?
На фотографии выше руинированные таблички советского периода. Это была смотровая площадка с возможностью взглянуть на храм глазами государства, с высоты птичьего полета, с позиции советского гражданина. На открытках в сувенирной лавке (а также на кепках и футболках) на территории монастыря храм изображен с этой же стороны, а также открытки с другими храмами, возвышенными видами и животными Армении.
Теперь на этой смотровой площадке останавливаются на машинах внутренние туристы или водители фур из Ирана. Сюда же специально поднимаются пешеходы по трассе от храма, потому что это возможность уединения от толпы туристов, бродящей по развитой для них инфраструктуре и альтернативный, а не официальный взгляд.
Чтобы сфотографировать Татев повыше, люди залезают и на новый храм на территории, а у первой станции воздушного трамвая стоят бинокли. Она тоже на горе.
Эта заброшенная советская смотровая площадка (которая однако пользуется спросом), желание сфотографировать храм целиком, взгляд со стороны дороги и с воздушного трамвая — привычный взгляд высокого модернизма или ее якобы более человечной глобальной архитектуры. До модерна взгляд на храм и вход в храм были другими.
Человек смотрел на монастырь снизу вверх, либо ориентировался по нему издалека. Ценность была иная, не репрезентативная, а функциональная. Стены монастыря с этой стороны выглядят как защита, он не оголялся под взглядом как сейчас, когда появилась возможность быть «выше религии».
Для сравнения привожу несколько изображений Татевского монастыря в другие периоды:
Изображение 1881 года
Изображение, вероятно, 1931 года (Есть похожая фотография, датированная 10920-1921 гг, достоверно установить год съемки пока не удалось): источник — Халпахчьян О. Архитектурные ансамбли Армении. — М.: Искусство, 1980.
Изображение 1972 года
Привожу еще несколько фотографий Всеволода Тарасевича, сделанные в 1960-х годах. Только один его снимок отражает «взгляд государства», остальные сильно отличны и обращаются к человеку — обычная оттепельная история, но она примечательна в контексте взглядов на наш пример.
В первый день экспедиции мне удалось обнаружить несколько субъектов взгляда:
Прихожанин до модерна (материальный артефакт: старый вход и дорога в монастырь)
Советский высокий модернизм (материальные артефакты: старые таблички, указатели, заржавевшие информационные доски, viewpoints, фотографии, использованные для открыток)
Глобализм «с человеческим лицом» (материальные артефакты: все в неплохом состоянии, канатная дорога и прочее)
Современные прихожане или местные жители (материальные артефакты: скамейка вокруг дерева рядом со входом в храм как место встречи, торговые ряды с сувенирами, стульчик смотрительницы туалета)
Татевский монастырь — это доминанта, обладающая разной ценностью для разных субъектов взгляда. Такая доминанта как правило несет в себе большой символический потенциал. Ее не нужно строить заново (подобно символическим постройкам глобальной архитектуры, включая религиозные), у Татевского монастыря длинная история влияния на людей и, наоборот, способов осмысления и презентации монастыря людьми. О какой ценности идет речь? С чьей позиции и взгляда — это ценность? Важно распознать чей взгляд и чью ценность мы утверждаем как значимую.
Исходя из этого, кажется необходимым соблюдать логику интеркультурализма в описании и номинации объекта, чтобы, например, не повторять практики советской культурной политики мультикультурализма с ее специфическим взглядом на наследие и желанием разделять особенности разных «культур» путем конструирования наций и символически значимых объектов для поддержания централизации. Почему бы не сосредоточиться на общих ценностях, которые смогут разделить все смотрящие?
Критически осмысленная практика туризма может быть драйвером для диалога, принятия и солидарности среди разных групп. Особенно, если попробовать подойти к материальным артефактам индустрии туризма с уважением и сохранением, поскольку они и есть ретроспективная репрезентация взгляда на объект (политического, социального, культурного контекста региона, страны и мира) и представление о ценности разных групп (как тех, у кого есть возможность устанавливать таблички, так и у тех, кто не создает официальный дискурс, но вносит свой вклад в создание индустрии через торговлю или гостеприимство).
Инфраструктура туризма и ее материальные артефакты (скамейки, таблички, указатели, текстовые описания и прочее) не только отражают представления о прошлом, но и способствуют конструированию образа объекта в зависимости от политического контекста региона и целей акторов улучшения. Как правило «действующие во благо» одновременно с этим имеют возможность транслировать идеологию через направление (контроль) взгляда и обращения внимания на «важное». Эта сфера конструирования символического для больших сообществ (граждан страны, например) доступна не каждому, поэтому требует особого внимания: что нам хотят сказать и почему, куда направляют наш взгляд.
Анастасия Каркоцкая
Вторая часть дневника будет опубликована позже