Epress.am Новости из Армении
Избрание Дональда Трампа стало одним из драматичных политических восстаний, возвещающих падение неолиберальной гегемонии. Среди этих восстаний были решение о «брексите» в Великобритании, отказ от реформ Ренци в Италии, предвыборная кампания Берни Сандерса в США и рост популярности Национального фронта во Франции. Эти бунты, несмотря на разную идеологию и цели, объединяет одно: выступление против корпоративной глобализации, неолиберализма и политического истеблишмента, олицетворяющего их. Во всех этих случаях голосующие говорят «нет» убийственному сочетанию режима строгой экономии, свободной торговли, грабительских займов и прекарного, низкооплачиваемого труда, присущих современному финансиализированному капитализму. Их голоса – ответ структурному кризису этой формы капитализма, впервые полностью проявившему себя во время почти полного провала глобальной финансовой системы в 2008-м.
До недавнего времени основным ответом кризису были общественные протесты – яркие и живые, но непродолжительные. Политические системы, напротив, казались вполне устойчивыми под контролем партийных функционеров и элиты истеблишмента – по крайней мере в таких мощных капиталистических государствах, как США, Великобритания и Германия. Но теперь весь мир, включая цитадели глобальной финансовой системы, сотрясается волнами недовольства избирателей. Те, кто голосовал за Трампа, «брексит» или против реформ в Италии, восстали против своих политических господ. Отвернувшись от партийного истеблишмента, они отвергли систему, которая разрушала условия их жизни последние тридцать лет. Однако тут вызывает удивление не сам факт того, что они сделали это, а то, что это случилось так поздно.
Тем не менее, победа Трампа – восстание не только против глобальной финансовой системы. Его избиратели выступили не столько против неолиберализма вообще, сколько против прогрессивного неолиберализма. Звучит как оксюморон, но это правда, которая объясняет извращённую политическую логику понимания выборов в США и, возможно, развития событий в других странах. Прогрессивный либерализм в случае США представляет собой союз основных течений новых общественных движений (за феминизм, антирасизм, мультикультурализм и права ЛГБТК-сообщества) с одной стороны и высокоразвитого «символического» и основывающегося на сфере услуг бизнес-сектора (Уолл-стрит, Кремниевая долина и Голливуд) с другой. В рамках этого союза прогрессивные силы фактически слились с силами когнитивного капитализма, в особенности финанcиализации. Вышло так, что первые невольно передали своё обаяние вторым, и идеи многообразия (diversity) и эмансипации (empowerment), которые, в принципе, могли бы служить разным целям, оказались прикрытием политики, разрушевшей производство и тех, кто когда-то был средним классом.
Прогрессивный неолиберализм развивался в США последние тридцать лет и окончательно утвердился с избранием Билла Клинтона в 1992 году. Клинтон был главным разработчиком и первопроходцем «новых демократов», аналога «нового лейборизма» Тони Блэра в США. Вместо коалиции «Нового курса» (New Deal), объединявшей промышленных рабочих, афро-американцев и городской средний класс, он создал новый союз предпринимателей, жителей пригородов, новых общественных движений и молодёжи. Все они провозглашали современные прогрессивные ценности, особенно многообразие (diversity), мультикультурализм и права женщин. Но исповедуя такие прогрессивные ценности, администрация Клинтона в то же время искала расположения Уолл-стрит. Предоставив инвестиционному банку Голдман Сакс (Goldman Sachs) контроль над экономикой, она ослабила контроль банковской системы и провела соглашения о свободной торговле, ускорившие деиндустриализацию. В результате Ржавый пояс, бывший когда-то оплотом социал-демократии «Нового курса», оказался за бортом и стал теперь поставщиком избирателей для Дональда Трампа. Этот регион вместе с более новыми промышленными центрами Юга принял на себя основной удар разворачивавшейся на протяжении последних двадцати лет финансиализации. Политический курс Клинтона, которому следовали и его преемники, включая Барака Обаму, ухудшил положение всех рабочих, но особенно пострадали работники промышленности. Проще говоря, клинтонизм несёт львиную долю ответственности за ослабление профсоюзов, сокращение реальных зарплат, усиливающуюся прекаризацию труда и распространение семей, в которых зарабатывают двое, вместо исчезнувшей семейной заработной платы (family wage, заработная плата, достаточно высокая, чтобы содержать на нее семью с детьми).
Всё это свидетельствует о том, что разрушение системы социальной защиты было прикрыто ширмой борьбы за равенство и справедливость, предоставленной новыми общественными движениями. Пока производство приходило в упадок, вся страна гудела от разговоров о «многообразии» (diversity), «эмансипации» (empowerment) и «недискриминации». Прогресс отождествлялся с меритократией вместо равенства, а «эмансипация» ассоциировалась с появлением элиты «талантливых» женщин, представителей меньшинств и геев в корпоративной иерархии, где победитель получает всё, а не с её уничтожением. Такое либерально-индивидуалистское понимание «прогресса» постепенно заменило более широкое, антииерархическое, эгалитаристское, классово сознательное, антикапиталистическое понимание эмансипации, распространённое в 1960-х и 70-х. Вместе с упадком новых левых критика капиталистического общества оказалась в тени, а типичное либерально-индивидуалистское мышление снова заняло своё место, незаметно подавляя стремления «прогрессистов» и самопровозглашённых левых. Совпадение этой тенденции с рассветом неолиберализма закрепило вышеупомянутый прогрессивно-неолиберальный союз. Партия, стремившаяся либерализовать капиталистическую экономику, нашла прекрасного союзника в лице меритократического корпоративного феминизма, призывающего «действовать» и «пробить стеклянный потолок».
Результатом стал «прогрессивный неолиберализм», смешавший искажённые идеалы эмансипации с фатальными формами финансиализации. Именно эта смесь и встретила полное отрицание у избирателей Трампа. Среди тех, кто оказался выброшенным на обочину этого дивного нового мира космополитизма, оказались не только промышленные рабочие, но также менеджеры, мелкие предприниматели и вообще все, кто зависел от промышленности Ржавого пояса и Юга, вместе с провинциалами, разорёнными безработицей и наркотиками. Травма деиндустриализации для этих людей была усугублена отношением к ним как к культурно отсталым, коими они были определены господствующим прогрессивным морализмом. Выступив против глобализации, избиратели Трампа отвергли и связанный с ней космополитизм. Для некоторых (хотя, конечно, не для всех) это был кратчайший путь к тому, чтобы обвинить в ухудшении своего положения политкорректность, цветное население, иммигрантов и мусульман. А феминизм и Уолл-стрит кажутся им неразрывно связанными и соединёнными в образе Хиллари Клинтон.
Такая связь стала возможной благодаря отсутствию настоящих, последовательных левых. Не считая периодических всплесков активности вроде Occupy Wall Street, оказавшихся непродолжительными, левые на протяжении последних десятилетий практически отсутствовали в США. Как отсутствовал и какой-либо достаточно масштабный левый нарратив, способный связать справедливое недовольство сторонников Трампа с разносторонней критикой финансиализации с одной стороны, и антирасистским, антисексистским и антииерархическим видением эмансипации с другой. Не менее губительной оказалась потеря связи между рабочим классом и новыми общественными движениями. Эти два незаменимых аспекта левой политики оказались разделены, а спустя какое-то время вовсе были противопоставлены друг другу.
Это продолжалось как минимум до начала выдающейся предвыборной кампании Берни Сандерса, который постарался объединить их, оттолкнувшись от протестов Black Lives Matter. В своём разрушении господствующего неолиберального мышления восстание Сандерса в лагере демократов было аналогично действиям Трампа. И пока Трамп переворачивал с ног на голову весь республиканский истеблишмент, Берни был невероятно близок к тому, чтобы победить наследницу Обамы, аппаратчики которой контролировали все рычаги власти в Демократической партии. Благодаря Сандерсу и Трампу пробудилось большинство американских избирателей. Но праймериз пережил только реакционный популизм Трампа. В то время как он легко разгромил своих противников-республиканцев, включая ставленников крупных финансовых доноров и партийных боссов, мятеж Сандерса был успешно подавлен далеко не такой уж демократической Демократической партией. К началу всеобщих выборов левой альтернативы уже не было. Оставался выбор без выбора между реакционным популизмом и прогрессивным неолиберализмом. В тот момент, когда так называемые левые встали на сторону Хиллари Клинтон, жребий был брошен.
Тем не менее, это выбор, от которого левые в дальнейшем должны отказаться. Вместо того чтобы принять условия, поставленные нам политическим классом, который противопоставляет эмансипацию социальной защищённости, мы должны работать над пересмотром этих определений, используя антипатию, испытываемую обществом к существующему порядку. Вместо того, чтобы выступать за финансиализацию и эмансипацию против социальной защиты, мы должны объединить эмансипацию и социальную защиту против финансиализации. В этом проекте, основанном на программе Сандерса, эмансипация будет значить не диверсифицирование корпоративной иерархии, но её уничтожение, а процветание будет значить не повышение стоимостей акций или корпоративных прибылей, но создание условий для достойной жизни для всех. Это сочетание остаётся единственным последовательным и единственным выигрышным ответом в сложившихся обстоятельствах.
Лично я не очень расстроена поражением прогрессивного неолиберализма. Конечно, расистская, антииммигрантская, антиэкологическая администрация Трампа выглядит пугающе. Но нам не стоит оплакивать ни прекращение неолиберальной гегемонии, ни то, что Демократическая партия выбралась из железных объятий клинтонизма. Победа Трампа ознаменовала поражение альянса эмансипации и финансиализации. Но его президентство не предполагает ни выхода из сложившегося кризиса, ни перспективы нового порядка, ни безусловной гегемонии. Скорее мы столкнулись с переходным периодом, открытой и нестабильной ситуацией, в которой сердца и мысли окажутся открыты для новых идей. И здесь скрыты не только риски, но и возможность: шанс сформировать движение новых новых левых.
Случится это или нет, будет отчасти зависеть от готовности прогрессистов, поддержавших кампанию Клинтон, к критическому самоанализу. Им придётся отказаться от мифа о том, что они проиграли «кучке жалких людишек» (расистов, женоненавистников, исламофобов и гомофобов), заручившихся поддержкой Путина и ФБР. Придётся признать свою вину в принесении социальной защиты, материального благополучия и достоинства рабочего класса в жертву эмансипации в искажённом её понимании, ограниченной лишь меритократией, «многообразием» («diversity») и полумерами в борьбе за равенство возможностей («empowerment»). Они будут вынуждены хорошо подумать о том, как преобразовать политэкономию финансиализированного капитализма, переосмысливая идею Сандерса о «демократическом социализме» и то, как бы он мог выглядеть в двадцать первом веке. В первую очередь им следует обратиться к массе избирателей Трампа, которая состоит отнюдь не из убеждённых правых расистов, а из обычных жертв «сбоев системы», которые могут и должны быть вовлечены в новый левый антинеолиберальный проект.
Это не значит, что нужно закрыть глаза на проблемы расизма и сексизма, но показывать, какие формы выражения сегодня в условиях финансиализированного капитализма может найти продолжительное историческое угнетение. Отказываясь от ошибочного и бесперспективного образа мышления, господствовавшего в предвыборной кампании, проблемы женщин и цветных людей необходимо рассматривать в связке с проблемами тех, кто голосовал за Трампа, не противопоставляя их друг другу. Так обновлённая левая сможет заложить фундамент новой мощной коалиции, цель которой – объединённая борьба всех угнетённых.
Нэнси Фрэйзер
перевод — september.media
оригинал — dissentmagazine.org