Epress.am Новости из Армении
Стенограмма обсуждения проблем карательной психиатрии, полномочий полиции, критериев “нормальности” и “ненормальности”, инцидентов, произошедших на ереванской площади Республики 24-го и 17-го мая. Обсуждение проходило в “Коммуне” 31-го мая.
— Я думаю, что психиатрические лечебницы — просто легкий инструмент для того, чтобы ликвидировать человека на какое-то время. Нет никакого законного основания, но нужно избавится от человека (например, чтобы решить вопрос наследства, или для лишения родительских прав) или поместить его действия, которые не вписываются в границы нормативности, в какую-то систему. Но при этом у тебя нет закона, который устанавливает предел нормы.
— Кажется, акция Анны ставит эти вопросы. Кто решает, какой поступок нормальный, а какой — нет? Что из этого следует? Какое “наказание” или какие санкции за ненормальность? Почему за то, что человек зашел в фонтан (не навредил ни себе, ни кому-то еще), кто-то — не просто прохожие, а люди, обладающие вполне определенной властью — может, во-первых, сделать вывод о его психологическом состоянии. Во-вторых, насильно отвезти его в психиатрическую больницу. Почему в одном случае — насильно отвезти, а в другом — предложить “медицинскую помощь” и, не получив ответа, уйти?
— Армине Аракелян и Анна Шахназарян имеют доступ к медиа. Мне кажется, это важно. Реакция на то, что сделала Армине, обусловлена ее публичностью. Люди периодически не по собственной воле оказываются в психиатрической клинике и иногда остаются там постоянно. Мы достаточно редко об этом узнаем. Возможно, даже узнаем — как про женщину, которая обливалась водой на проспекте Исаакова, но не особо реагируем. Я, например, не знаю, выпустили ли ее из клиники или нет. За исключением случая с Амалией Назаретян, все остальные разговоры про карательную психиатрию были связаны с людьми, занимающимися активизмом. Шант, Гаспари, Худоян, который вместе с семьей протестовал напротив президентского, и Ерванда Карапетян, который делал одиночный пикет у здания общественного ТВ. В действительности, это разговоры не о психиатрии и не о психиатрическом лечении, а о том, что Гаспари или Шант — не “психи”, а активисты. Иногда — как с Амалией Назаретян — о злоупотреблении психиатрической властью.
— Возможно, акция Анны состоялась потому, что 17-ого мая в фонтане оказалась Армине Аракелян, а не неизвестная никому женщина. Но она, мне кажется, все-таки поднимает этот важный вопрос о том, кто решил, что значит быть нормальным? И что бывает с теми, кого посчитали ненормальными?
— Психиатрическая клиника — это очень закрытое учреждение. Как минимум часть тех, кто содержится там, оказались в этом месте не по собственной воле.
— Насколько я понимаю, принудительная госпитализация возможна, если человек может навредить себе или окружающим. В остальных случаях лечение добровольное…
— Как ты это определяешь? Постфактум?
— Это не я определяю, это психиатр определяет.
— Критерий “навредит себе или окружающим” бывает очень непонятным. Насколько я понимаю, есть нормальные методы вредить себе и окружающим, и ненормальные. Множество мужчин систематически избивают своих жен и детей. Они вредят окружающим. Но это “нормальный” мужчина, ведь да? Вопрос об их госпитализации стоит? И да, я так понимаю, критерий “вредит себе” отсылает к тому, что психиатрическая клиника имеет целью помочь, вылечить. Это так?
— Если человек хочет сидеть в фонтане, он сидит в фонтане. Что в этой ситуации нормально? Оставить его просидеть там столько, сколько ему захочется. Другое дело, что это нарушение административного порядка изпользования общественных пространств.
— Акция Анны основывается на механическом повторении действия без комментариев, дает нам возможность еще раз подумать об этом. Поэтому она мне очень нравится.
— Акция, которую можно трактовать как угодно?
Это проблема трактующих. Она ничего не трактует. Она просто точь-в-точь повторила что-то, что на нее подействовало — скрывая свою идентичность и как бы минимализируя свое присутствие. Ее присутствие там обусловлено тем, что она повторяет это действие.
— Антураж был проблематичен. Армине была одна, а Анна – нет. Проблема не в том, что ее сопровождала группа людей (понятно, что стоял вопрос обеспечения безопасности), но их активное участие, перепалка с полицией. Анна не дает комментариев, но слова остальных участников акции становятся мессиджем для медиа. Как и узнаваемость Анны. Может, можно было скрыть лицо, но все это комментарии задним числом, и, в конце концов, это не важно.
— Если б Анна прикрывалась тщательнее, ее бы превратили в “иранку”. Ведь для медиа площадь Республики “кишит иранцами”, так?
— В любом случае, мне кажется, акцию можно трактовать как угодно или не понять, не было никаких коллективных текстов или комментариев от Анны.
— Это хорошо. Помимо фейсбука, есть люди, которые работают на площади, прохожие — это действует в первую очередь на них. Их опыт столкновения с этой акцией. Это перформанс…
— Который пытается “придать нормальность” первому событию?
— Нет. Для прохожих — это бессмысленное действие. Это бессмысленный поступок. Она не зарабатывает деньги, она не устала, это бессмысленный, непонянтный жест. Даже Худоян, когда зашил себе рот, это было странно, но не бессмысленно. Он говорит “я борюсь за свой дом”, и это понятно. Акция Анны, конечно, осмысленна — по политическим ее взглядам. Выбор предпримера, выбор места — это ее политическая принципиальность. Но сама акция, если ты прохожий, для тебя это бессмысленно. Ты сталкиваешься с бессмысленным — это не помещается в цепочку метро-школа-работа-телевизор, например.
— То есть первая акция была бессмысленной, хотя она вроде бы не была молчаливой. Армине выкрикивала какие-то лозунги, кажется.
— Первую мы не можем назвать акцией. Мы не знаем, это была акция или нет. Произошло что-то, о чем мы ничего почти не знаем. А Анна уже ставит акценты, подчеркивает что-то.
— Для меня это спорный вопрос. Было первое событие — не будем называть это акцией, и второе. Как это понимать? Акция Анны придает смысл первому событию, потому что вводит его в сферу какого-то протеста? Или она пытается показать, наоборот, — как ты говоришь, бессмысленность — что это нормально. Что можно заходить в фонтан и сидеть там, сколько захочешь, и это не должно как-то наказываться или осуждаться.
— Я не знаю, что произошло 17 мая. Сама Армине Аракелян не дает никаких комментариев, вместо нее почему-то публично высказывается ее коллега и подруга Зара Ованисян, и то, что она говорит, не кажется мне убедительным.
— Многие из друзей и знакомых Армине говорили о произошедшем 17 мая как об акции. Учитывая, что не было никаких фактов, позволяющих так думать, их комментарии воспринимались как попытка очистить доброе имя Армине — что само по себе очень психофобная логика. Получалось, что Армине не может просто захотеть забраться в фонтан, или что у Армине не может быть, например, нервного срыва. Получается, что если Армине сделала что-то непонятное, то это обязательно акция. И действительно возникает вопрос, почему? Очевидно, что в нервном срыве нет ничего зазорного, и это не что-то, что случается только со “специальными, особенными” людьми. Нервы могут сдать у каждого, и это не причина для того, чтобы стигматизировать человека или обесценивать его деятельность. Пытаться представить случившееся с Армине как акцию, когда для этого нет никаких понятных причин, кроме ее публичности, — очень проблемно. Как оправдывать то, что не нуждается в оправдании.
— Акция Анны, на мой взгляд, была про другое. Не вижу никаких причин считать, что она имела целью вписать поступок Армине в границы нормативности и представить его как политическую акцию.
— Для меня перформанс Анны — это, в первую очередь, протест против того, как отреагировали на поступок Армине, вне зависимости от того, что это было. И там есть несколько очевидных посылов: 1. Я против того, как отреагировали на поступок Армине (акция это или нет — не совсем важно), 2. Я считаю, что сидеть в фонтане — это нормально и считаю реакцию на нее неадекватной 3. Я повторяю этот поступок и тем самым высказываю протест против полиции и того, как выстраевается общественное мнение.
— Это акция ставит под вопрос не только полномочия полиции, но и саму психиатрическую клинику.
— Этот разговор можно начать и продолжить при наличии консенсуса вокруг двух вопросов. Первое: ментальное расстройство не может быть причиной для того, чтобы обесценивать деятельность человека. Второе: мы считаем, что психиатрические лечебницы не нужны. Их существование обусловлено системой, которая образованием, воспитанием и общественными нормами блокирует возможности для их уничтожения и для построения альтернативы.
— Если этот разговор упирается в вопрос, нужны ли нам вообще психиатрические клиники, то это проблема, она несколько, знаете ли, из рода “нужны ли нам деньги?”. Врачи, в некотором смысле, это социальные менеджеры — они являются носителями знаний, которых у нас нет, и нет более горизонтальной системы оказания помощи (или, хотя бы, контроля над оказанием помощи). Поэтому важно понять, чем мы занимаемся и о чем говорим. Мы не можем сейчас придумать проект освобождения от врачей или от психиатрических клиник. Есть люди с острыми состояниями, которым мы не можем сказать “эй, чувак, мы тут анархисты и мы против психиатрических клиник”. Куда ему идти при остром психозе, например? Вопрос здесь стоит, в первую очередь, да, в дестигматизации психиатрической болезни и в, если угодно, гражданском контроле над деятельностью больниц. Сейчас главная задача — проблематизировать тему стигматизации людей с ментальными особенностями или расстройствами, делиться личным опытом, публиковать материалы для повышения осведомленности.
Ссылки по теме
После пыток в тюрьме Гаспари хотят помучить в психиатрической клинике
Клиника в Ереване сочла женщину неспособной осознавать свои действия и подала в суд
Пациентов армянских психлечебниц заставляют убирать санузлы – доклад
Полиция силой устранила мужчину, зашившего рот перед офисом президента Армении
Армянского политзаключенного перевели в психиатрическую клинику
Жертва бизнеса и ереванской психлечебницы вышла на свободу
Создание коррупционной системы: о насильственном лечении в армянских психлечебницах