Подвешенная неопределенность Карабаха

источник — Центр общественных исследований и консультирования «Социоскоп»

автор Арпи Манусян

Беседы с жителями городов Степанакерт [1], Шуши, Аскеран, Гадрут, Мартакерт, Мартуни, Карвачар (Карабах) о войне, мире, азербайджанцах и отношений с Азербайджаном и в этом контексте — о жизни людей — выявляют представления и опыт соотношения с войной.

Говорить о войне сложно, с другой стороны — просто с точки зрения ее обыденности. Привычность этого разговора подкреплена особенностью видеть войну своими глазами, периодически переживать ее, постоянно ощущать на себе ее влияние и организовывать будничную жизнь в свете войны.

Люди живут, как обычно. Беспокоиться не о чем. Идет строительство, люди строят. Война не очень пугает народ.
(мужчина старше 50-ти, Мартуни) [2]

Особенно после апрельского обострения 2016 [эскалация боевых действий] жизнь снова была приспособлена к военному положению. После апрельских событий война перешла со второго плана на первый. В этом контексте, следовательно, для многих людей говорить о войне значит говорить о собственной жизни, семье, лишениях, потерях и страхах.

С одной стороны, войну воспринимают с учетом ее политического и исторического фона, с другой — постоянное присутствие войны в повседневной жизни переводит ее из историческогого в контекст повседневных забот и переживаний, сложности или невозможности планировать дела — в разрезе будущего. Эта локализация в свою очередь противоречива, несмотря на то, что для людей присутствие войны и неопределенность собственного будущего взаимосвязаны.

Одних обыденность войны не пугает, не мешает планировать будущее, в понимании же большинства неопределенность военного положения — постоянная обеспокоенность возобновлением широкомасштабной войны и бессрочное откладывание желаний, деловых инициатив, инвестиций. В представлениях о будущем общей является лишь определенность его неопределенности.

Начаться может в любой момент. И завтра, и через месяц. Кто знал, что будет в апреле [2016]? Разве не в одну ночь случилось?

(мужчина, 19-34 лет, Степанакерт)

Здесь военный полигон. Неизвестно, что будет завтра. Это самое опасное место. Это «конец света». В 8-10 километрах отсюда — уже Турция. Любой снаряд попадает сюда. Если хочешь купить дом, думаешь, как купить, как инвестировать в место, которое может захватить турок (в разговорном армянском турками называют и азербайджанцев — ред.), если не захватить, то обстрелять, уничтожить. Станешь это делать? Нет. Все карабахцы так думают.

(мужчина, 35-50 лет, Мартакерт)

Сейчас каждый думает купить территорию, основать дело, иметь что-то свое. Если завтра мы захотим уехать отсюда, можно будет продать и уехать. Во всяком случае, живем здесь 8 лет и не боимся, что потеряем.

(женщина 19-34, Карвачар)

На эти восприятия взаимосвязи между войной и неопределенностью будущего влияют несколько существенных факторов. Основную роль в этом вопросе играет как индивидуальный социальный статус людей, так и общее благосостояние общины.
Финансовая стабильность и постоянная работа, эффективность инфраструктур укрепляют ощущение физической безопасности, внося настоящее и будущее в более определенное и предсказуемое русло.

Второй существенный фактор — расстояние от границы, восприятие которой открывается в свете взаимоисключающих мнений. С одной стороны, Карабах полностью воспринимается в качестве границы — границы войны, трения с противником, разделительной полосы между настоящим и будущим. В этом восприятии вопрос расстояния между населенным пунктом и границей не рассматривается в плоскости понятий расстояния и близости: все живут на границе и в состоянии войны.

С другой стороны, люди чувствуют себя защищеннее вдали от границы или в местности с более благоприятными с географической точки зрения условиями (горная зона) перед первым ударом после возобновления подвешенной войны. В этом случае граница наделяет чувством безопасности тех, кто находится вдали от нее.

Там они ощущают на себе… Но мы этого не видим, нам не понять. У нас жизнь мирная, ходим на работу, возвращаемся домой. Живем своей жизнью. Приграничье — это когда они постоянно на чеку, чтобы чего не вышло.

(мужчина старше 50-ти, Аскеран)

В то же время наличие границы само по себе свидетельствует о войне, ее устранение или преодоление станет реальной возможностью и символом мира, примирения, безопасности.

Хорошо бы ее и вовсе не было, чтобы не приходилось защищать границу… было настолько спокойно, чтобы границ просто не существовало.

(женщина 35-50 лет, Аскеран)

Разговор о войне и мире становится еще более многослойным, когда появляется множественное число: оттенки опытности в войнах и «мирах». Если человеку проще сформулировать военный опыт и обыденность, ему требуется гораздо больше усилий, чтобы подумать об идее мира (хотя бы в качестве желанной и часто недоступной) и выразить ее словами.

Разговор о мире сопровождается разрывами и вызовами. В условиях обыденности войны мир часто кажется невероятным. В таких условиях война становится незаметной, она разлагается и в итоге сливается с идеей мира, а повседневный относительный покой в этом случае называется «миром», когда «не стреляют», пока «турок не напал».

Такой мир, в то же время, еще не предполагает перспективу «соседничать» с Азербайджаном или азербайджанским народом даже при наличии мыслей о том, чтобы избавиться от границ.

Чаще всего люди называют нынешнее положение «ни войной, ни миром», подразумевая под этим неопределенную подвешенность вопроса, отсутствие широкомасштабных действий, в то же время — постоянную угрозу их возобновления, периодические смерти солдат, звучащие время от времени выстрелы.

Кто-то называл ситуацию «текущей войной», «холодной войной», что ближе к представлениям тех, кто называет ее «войной» или даже «больше, чем война». На формирование этого восприятия повлияла эскалация 2016 года и причастность к боевым действиям в тот период, интенсивность просмотров СМИ.

Нет ничего хорошего. Я бы сказал, даже до 1999-2000 годов было лучше. Мы могли спокойно подойти к границе, заниматься там чем-то, даже просто проходить мимо. Я 3.5 года служил в 1994-97 годах, мы выходили из окопа, не думая, что враг выстрелит. Но теперь… Недавно, когда мы были на позициях [во время апрельской эскалации], я и в полиции работал, боялся даже посмотреть, думал убьют.

(мужчина 35-50 лет, Мартакерт)

Так хуже. Когда война, ты хоть знаешь, что делаешь. Лучше так, чем каждый день по жертве. По смерти в месяц, разве не война?

(женщина 35-50, Шуши)

Несмотря на трудности при мыслях о мире, люди пытаются дать ему определение, мечтать, набросить возможные способы его достижения. Как бы иронично это ни звучало, один из способов — снова воевать, войной бороться за мир: так формулируется миф о вечности войны, оправдываемый идеей мира.

В сложных и противоречивых раздумьях о войне и мире, тем не менее, война часто напрямую используется для классового измерения: это вражда или ненависть не между народами, а между «сильными мира сего» или «правительствами», где простые люди лишены голоса.

Я не могу объяснить, что значит мир, не «что значит», а что это такое. У меня мурашки по коже от этого слова. А война — это ужас, каждый, кто ее видел, душой и телом дрожит от этого слова. Война — это ужас.

(мужчина 35-50, Карвачар)

Честно говоря, не представляю, чтобы этот вопрос решился в ближайшем будущем. Наверно, должны еще раз повоевать, только потом решится, будет мир. Сейчас каждая сторона хочет чего-то своего.

(женщина 19-34, Мартакерт)

Даже в случае войны мы не покинем свою страну, это наша родина. Мы всячески будем бороться за мир. Если, не дай Бог, будет война, все мы останемся на родине, чтобы участвовать в войне.

(девушка 14-18 лет, Гадрут)

Война — не наша война, а, скажу так, война нашего правительства с правительством Азербайджана. Если они пожелают, если придут к общему знаменателю, — где-то сами уступят, где-то будет по-ихнему, — и не будут бояться друг друга.

(девушка 14-18 лет, Мартакерт)

[Азербайджанский народ] тоже, наверно, хочет мира. Это только правительству на руку. Рабочий класс везде остается рабочим классом. Выигрывает только правительство. Пойдите, посмотрите, есть министр, у которого был бы одноэтажный дом? Или не было лексуса.

(женщина 35-50, Шуши)

Вопрос мира рассматривается в том числе под углом военной, политической и дипломатической силы [бессилия] или заканчивающихся возможностей Армении. Вместе с этим, считается очевидной непреклонность сторон, и примирение их кажется безнадежным делом.

Подвешенный более двух десятилетий карабахский конфликт и неосязаемые усилия по утверждению мира и тем более отсутствие результатов заставляют людей продолжать думать о необходимости вмешательства третьей страны. Иногда злободневность завершения (замораживания) конфликта, избавления от затянутого «ни война, ни мир» приводит к отчаянному подходу напрочь отказаться от суверенитета (в пользу присоединения к РФ).

Я не верю, что вопрос решится нашими силами, дипломатическим путем. Сколько ни думаю об этом, решение будет либо в их пользу, либо — в нашу. Если в нашу пользу, тогда должна быть война. В их пользу — война. Либо что-то должно исходить от России, Америки, установят границу, как с иранцами или турками…

(мужчина 35-50 лет, Мартакерт)

Обыденность военного положения и ожидание подвешенной в неопределенности войны обосновывают военную и враждебную риторики, которую иногда можно услышать, и конечно, обуславливают неразработанность языка мира. Даже это положение, однако, не снижает стремление и действительно глубокое желание мира.

Худший мир лучше самой лучшей войны. Кто хочет войны?

(мужчина старше 50-ти, Гадрут)

[1] Были применены наименования населенных пунктов, распространенные среди нынешнего населения. По нашему впечатлению, в случае с «Карабахом» эта форма еще преобладает, хотя в последние годы (преимущественно среди молодежи) получает распространение и «Арцах».

[2] Анонимные интервью провела исследовательская команда общественной организации Социоскоп, осень 2019г.