У осужденного один принцип — никогда не доверять государству

Семьи осужденных чаще всего жалуются на качество медуслуг. Арестанты нередко объявляют голодовку с требованием о переводе в больницу. Несмотря на постоянные оправдания Минюста, заявляющего, что лечение организовывается в соответствии с нормами, Правительство тоже считает, что условия в медучреждениях для заключенных хорошими не назовешь, а систему нужно перекроить.

В рамках разработанного недавно проекта УИУ «Больница для заключенных» предлагается ликвидировать до конца 2025г., так как реформированию оно не подлежит. Кабмин планирует направить выделяемые средства государственным неторговым организациям, действующим внутри уголовно-исполнительных учреждений под ведомством Министерства здравоохранения, либо гражданским больницам, в которых предусматривается организовать лечение отдельных групп арестантов (например, людей с психическими проблемами).

До конца 2026г. также планируется закрыть тюрьмы «Нубарашен», «Вардашен» и «Ереван-Кентрон», в которых отсутствуют минимальные бытовые условия. Решение об их ликвидации было принято давно, но сроки постоянно откладываются.

Журналистам ограничен доступ в УИУ. Официальные сообщения порождают больше вопросов, чем отвечают на уже существующие. Чтобы понять, что творится в тюрьмах и с чем связан такой уровень смертности, Epress.am побеседовал с бывшим заключенным А.С.

условия

Уголовно-исполнительные учреждения находятся в основном в старых, построенных при Советах зданиях. Я сидел в «Нубарашене», «Армавире», «Севане» и «Коше», который уже закрыт. В камерах положение у людей тяжелое: 6-7 человек живет на 20-ти или 24-х квадратных метров, 6 из которых — баня-туалет. В течение дня они почти не двигаются. Питьевая вода в «Армавире» грязная, в «Нубарашене» вообще никаких условий, в «Севане» клопы, почти везде проблема с вентиляцией и сыростью. Если на улице +30, в камерах температура воздуха достигает +45. Сейчас установили кондиционер, но проблема не решается.

К этому прибавляется распространение болезней в закрытых помещениях, общее нервное состояние: если ты и не болен, заболеешь, если болен — тем хуже.

голодовка

Голодовку объявляют в основном на этапе предварительного следствия. Есть такая закономерность. Голодовка помогает привлечь внимание к следствию: задержанные надеются, что закон применят в их пользу.

У осужденных другие мотивы: голодовку объявляют в основном из-за проблем со здоровьем или с требованием об условно-досрочном освобождении. Есть также случаи групповых голодовок, но у них комплексные причины.

В любом случае порядок таков, что человека, объявившего голодовку, нужно изолировать. Их содержат в отдельных камерах, устанавливается специальный режим контроля. Каждые 10-15 минут приходит надзиратель, чтобы проверить, в сознании ли человек, двигается, говорит или нет. Первые 5 дней медобследование проводится каждые два часа, с пятого дня — каждый час. Если состояние критическое, независимо от воли голодающего, показано медицинское вмешательство. После 12-го дня контроль ужесточается, медицинские проверки проводятся каждые 15 минут.

Первую свою голодовку в тюрьме я проводил в связи с медицинскими вопросами, проблемами больных Гепатитом С, недоступностью телефона — 19 дней. Во второй — на свободе, перед зданием Прокуратуры. Она длилась 11 дней. Даже на свободе голодовка предполагает режим специального контроля. Это не проявление доброй воли, а требование закона: существуют международные нормы, внутренние регулировки.

врачи

Что касается здравоохранения… Во-первых, должен признаться, что сейчас на 500% лучше, чем было раньше. Мы от аскофена-анальгина перешли к лечению. В больницу переводят чаще, действительно лечат, выделяют лекарства и так далее.

Я не говорю, что проблем нет. Например, врача Гежояна [из УИУ «Армавир»] арестовали и обвиняют в том, что по его вине умерли заключенные, что он не вызвал «скорую» своевременно, этого не сделал, того не сделал… Не думаю, что это происходит повсеместно.

Что касается людей с психическими проблемами, проблемы начинаются до УИУ. Это вопрос судов, прокуратуры, неправильной защиты. Люди с психическими проблемами часто неплатежеспособны, у них нет нормального адвоката, а для института общественного защитника их дела — лишь очередные в числе прочих, то есть эффективной защиты ждать не приходится. Выносится вердикт, человек попадает в уголовно-исполнительное учреждение, там видят, что у него проблемы психики, но что делать? Документы не представили ни прокурор, ни адвокат, а судья, не вдаваясь в подробности, назначил наказание. Это и для тюремного персонала проблема, и они правда пытаются найти какое-то решение, перевести в психиатрическое учреждение и т.д. Это сложный процесс, требующий времени. Попал осужденный в камеру — все, он больше ничего слышать не желает, а ждать месяцами непросто. Многие случаи актов членовредительства и самоубийств совершаются именно людьми, имеющими проблемы психики. Каждые четверг, пятницу в УИУ приходят психиатры, назначают лекарства. Если болезнь тяжелая, медикаменты не помогут. Штатного психиатра в УИУ, как правило, не бывает, визитов мало — раз в неделю.

А в целом, есть медпункт, есть врач, есть, кто приходит время от времени, есть главврач, при необходимости проводится первичная операция. Как любой новый развивающийся институт, он сталкивается с разными проблемами. И многое зависит от морального облика главврача УИУ. Осужденные подпадают под госзаказ — за исключением некоторых случаев. И тут возникают те же проблемы с госзаказом, которые существуют и на свободе.

У меня друг совершил незначительную кражу, был арестован на 6 месяцев, чтобы сердце прооперировать. В период заключения ему сделали стентирование, к тому же — мешок бесплатных лекарств. На свободе стенитрование ему обошлось бы в несколько миллионов драмов. И все в тюрьме знали, почему он совершил эту кражу. Лет через 5, когда ему понадобится новая операция, он вернется в уголовно-исполнительное учреждение.

Сложно объяснить, сколько всего на месте зависит от конкретного человека. Если главврач УИУ добросовестный, тебе повезло. Все можно легко организовать. Вот, бывший главный врач УИУ «Севан» Симонян, который был главврачом и в разданской тюрьме: я не встречал ни одного арестанта, который жаловался бы на него. Ему говорили «что-то многовато ты госзаказов составляешь», а он отвечал: «я исполняю свои обязанности». При нем и с переводом в гражданскую больницу проблем не было. Не отклонил ни одно наше заявление. Ясное дело, в таких условиях никто голодовку объявлять не станет только потому, что хочет сдать анализ.

И другой пример: замгендиректора государственной неторговой организации при Минздраве Лилит из кожи вон лезла, чтобы оформить госзаказ не удалось. Мы объясняли это тем, что у человека просто фобия заключенных, она действительно брезговала своими пациентами: они с Гежояном немало усилий приложили, чтобы превратить жизнь заключенного в ад. В их учреждении проблемы были всегда.

Можно спросить: как такие люди оказались в УИУ, в системе здравоохранения? Некоторым врачам было выгодно не лечить людей с зависимостями, вместо этого продавать им и их друзьям медикаменты. В УИУ и непосредственно в медпунктах работают люди, которые годами обогащались за счет этого. Есть и арестованные.

членовредительство

О случаях членовредительства. В один год Уголовно-исполнительная служба сообщает о 200 случаях, в другой — о 300. Их может быть и больше.

Я прожил в тюрьме 6 лет, видел тысячи причин [для членовредительства]: кто-то в ужасном психическом состоянии, кто-то протестует против вердикта, у кого-то большие проблемы вне тюрьмы. Нередко психолога нет, институт общественного защитника не работает как подобает, адаптироваться внутренней жизни непросто.

Раньше случаи членовредительства в основном были связаны с играми на деньги, неуплатой проигрыша. Совершали самоубийство, чтобы «не стать фуфлом». Это был способ спасти авторитет. После 2019-го игр на деньги стало меньше. В некоторых местах их вовсе нет.

Сейчас принято связывать самоубийства с криминальной субкультурой. Это не так. Эта субкультура предотвратила межличностных конфликтов больше, чем создала. Для людей, живущих по традиционным нормам, не проблема нарушать закон или жить ему наперекор. Но есть нечто нерушимое: человеческая жизнь — высшая ценность, человека нельзя лишать жизни. Внутри системы это — сдерживающий механизм. Но некоторые вещи в этой субкультуре не прощаются никогда. Например, не прощаются осужденные за изнасилование или сексуальное домогательство в отношении несовершеннолетних. Их жизнь в тюрьме превратится в наказание иного рода.

В «Нубарашене» около 600 арестантов-заключенных и порядка 400 сотрудников, каждый случай самоубийства подразумевает, что покой тысячи человек будет нарушен на месяцы. Это никому не нужно. Я не говорю, что конфликтов не бывает или что нет внутренней иерархии. Но также существуют механизмы, сдерживающие крупные инциденты.

УДО не работает

Я уже сказал, что вторую свою голодовку проводил на воле — перед зданием Прокуратуры. Меня освободили условно-досрочно, а Прокуратура обжаловала решение в Апелляционном суде. Прокуратура почти всегда обжалует решения об УДО, потому что лишение свободы для нее самоцель. Они действительно не поняли, что значит ресоциализация. Поэтому судьи избегают решений об освобождении и предпочитают оставлять подсудимого за решеткой, даже если тот прошел все этапы, набрал необходимые баллы, избегал ЧП, ходил на все занятия, работал бесплатно, имел примерное поведение. Для осужденных это самая большая несправедливость, и моя голодовка стала последним способом протеста против этого.

Возведенный Прокуратурой барьер просто не преодолеть. Мне кажется, пока эти прокуроры не уйдут, наконец, на пенсию, система не заработает. Прокуратура подписалась под этой программой, потому что так велело Правительство. И теперь прямо говорит «подписала, но считаю ее бессмысленной».

На становление института ресоциализации из госбюджета тратится 300 млн. драмов в год или из грантовых средств выделяется 1.5 млн. долларов. Прокуратура считает это бессмысленной тратой. И пока Прокуратура не идет этим путем, а продолжает прежнюю карательную политику, это и правда бессмысленная трата. Эту сумму отдают различным государственным неторговым организациям, организовывают курсы, проводят работы по благоустройству, строят мастерские и т.д. Люди ходят на эти курсы, бесплатно работают в мастерских, чтобы по истечении ⅔ срока получить возможность досрочного освобождения. Прокуратура говорит «не верю, что человек может пережить ресоциализацию».

Предположим, последнее слово за судьей. Но у судьи нет времени углубиться в детали конкретного дела. Он один, а дел — много. Он знает, что если вынесет решение о досрочном освобождении, Прокуратура, сославшись на одно из противоречивых решений Кассационного суда, пойдет в Апелляционный суд и обжалует. Если Апелляционный суд отменит его решение, он с большой вероятностью попадет под дисциплинарное производство Совета юстиции. Ему это надо? Нет.

Это замкнутый круг. Люди годами прилагают усилия и после постоянных отказов окончательно разочаровываются в системе.

Пожизненно осужденные — это отдельная проблема: после 30-35 лет несения наказания их лишают возможности освобождения по УДО только на основании тяжести совершенного преступления. Почему закон предоставляет возможность УДО совершившим тяжкие преступления, если они изначально лишены этой возможности? Если действует принцип «жизнь за жизнь», пусть в законе так и пропишут, чтобы люди знали, что они не имеют права пользоваться данной процедурой.

У осужденного один принцип — никогда не доверять государству. Это провоцирует противостояние и с реформами. Так как то, что есть в законе, и то, что мы имеем на деле, не совпадает. К этому приблавляется базовая несправедливость: за кражу ручки человека могут приговорить к 4-м годам заключения, за кражу 50 миллионов — к 3-м годам. И хотя УИУ не имеет отношения к вердикту, назначающий и исполняющий наказание отождествляются в качестве разных частей одной системы.