Благими намерениями урбанистов

Контекст:

С 16 марта по 16 апреля проходил воркшоп Ре-школы (совместно с ՃՇՀԱՀ и Ecole de Chaillot при поддержке Фонда 301) «Исследование территорий и поселений, исторически связанных с Татевским монастырем» для номинирования в качестве объекта Всемирного Наследия ЮНЕСКО. Неделя — камеральные исследования, неделя в Сюнике, неделя ненормированного графика в душном кабинете Архитектурного университета.

В последнее время меня интересует феминистcкая география и сопротивление авторитарной и глобальной урбанистике, поэтому, увидев объявление о дополнительном наборе участников в одном из чатов, тут же присоединяюсь, уже к концу камеральных исследований. Меня сразу определяют в группу под названием «Символическая ценность», между собой ее будут называть «Группа социологов». Я думаю, что во время воркшопа мы обсудим беспокоящие меня темы, я не знаю, что такое универсальная ценность и можно ли участвовать в ее формировании в условиях национального государства.

Этот текст — дневник наблюдений, который я вела на протяжении полевых исследований непосредственно в Сюнике. Предполагалось, что его содержание каким-то образом будет учтено в результатах общего исследования. Возможности самодеятельности практически не было, директор Ре-школы настаивала на том, что нам не стоит общаться с местным населением, поэтому я решила заняться включенным наблюдением, авто-этнографией и визуальным анализом всего, что мне попадалось на пути, в том числе методов исследования участников воркшопа. Именно поэтому я часто отрывалась от «своей группы» и присоединялась к другим, чтобы побольше увидеть и услышать, а не ограничиваться согласованными интервью с официальными представителями католикоса или администрации района.

Первая часть этого дневника была опубликована 30-ого апреля (русскоязычная версия и армянский перевод).

Часть 2-ая

1 апреля

Сегодня первым делом отправляемся к религиозному деятелю общины в Горис. В кабинете пахнет благовониями, на полу ковер. Над его столом портрет католикоса, на вешалке у входа черные одежды. Он говорит, что у нас прекрасная группа с большими глазами и в подарок на 7 апреля дарит открытки с иконой и молитвой, на прощание прикасается ко лбу каждой из группы и благословляет всю экспедицию.

Он говорит, что попытка начать реставрацию Татева уже была, но так как «это не просто здание, а храм Господня», католикос решил оставить все как есть, чтобы не допустить ошибку в таком священном месте. А еще всему мешает минкульт, все смеются, потому что минкульт мешает всем. Говорит, что туристы появились лет десять назад (видимо, с канаткой), а раньше были только паломники. После войны туристов стало меньше, они боятся ехать в Сюник.

Мы у главы общины в Шинуайр. Сюда, повыше, переехали жители Старого Шинуйара, потому что в ущелье было сложно провести инженерные коммуникации и построить общественные здания, после строительства ГЭС воду провели наверх. Нас угощают кофе (чашечек столько, сколько человек) и конфетами Анаит. Их принесла женщина в возрасте в розовом свитере. В кабинете много цветов.

На территории общины живет около двухсот человек из Карабаха. Туристических инициатив, по словам главы, нет. Источник денег для села — это дотации и налоги, будет туризм — будут новые дороги. Он говорит, что «самое главное — это сохранить культуру, чтобы никто не говорил, что мы здесь пришлые». Мы выходим. Повсюду цветы, некоторые заботливо приклеены к стене скотчем. Фотографирую.

Ко мне подходит женщина в розовом свитере и зовет за собой посмотреть на другие цветы. Отстаю от группы, следую за ней. Мы приходим в просторный офисный кабинет со множеством столов, бумаг, ксероксов, принтеров и цветов. Мы не познакомились, но она показала каждый цветок. Кажется, она главная по уюту в здании администрации. Интересно, как бы она все устроила, если бы была возможность пригласить ее к участию в изменениях.

С замруководителем села за рулем белой Нивы мы приезжаем в Татевскую пустынь. На обратном пути мы не сможем перейти реку вброд так же ловко, как проехали на машине.

Коллеги в один голос говорят, что Татевская пустынь, в отличие от монастыря, «тянет» на ЮНЕСКО. Слышу больше восторженных реакций и ощущений, чем было в Татеве: магически, мистически. Сразу думаю о эстетике руин, она привлекает, но есть в этом некоторое «возвышение» себя от «остальных» туристов, которые согласны глядеть на все подряд. Пустынь посещают редко. Здесь живет один мужчина, говорят, что он ушел из семьи.

В тот же день коллеги мне скажут, что говорить «Карабах» нельзя, что правильно говорить «Арцах». Я очень устала и отвечаю, что да, говорят и так, и так, а думаю, что часто «ценностью» становится то, что ей назовут, особенно «национальной».

2 апреля 

Трассу, связывающую Армению с Ираном видно из Татевского монастыря. Эта новая дорога кажется символом независимой Армении. Та советская смотровая площадка теперь стала частью грузового транзита. Моя коллега Н. работает над воображаемой книгой «Монастыри и дороги», она рассказывает, что в советском атласе дорога заканчивалась на Татеве и, что это было значимым шоссе, которое стоило крупно изобразить на карте. Коллега С. смотрит Яндекс-карту, она не показывает старую дорогу вдоль Азербайджана как значимую. Думаю, что было бы интересно поговорить с водителем фуры из Ирана о том, где они останавливаются, где едят, спускаются ли с этой смотровой площадки посмотреть монастырь поближе.

Добавляется еще один взгляд. Практичный и транзитный, водителя на дальние расстояния (материальные артефакты: остановка фур, таблички на иранском на трассе).

Сегодня я присоединилась к группе, которая ходит пешком и исследует связи с монастырем. Мы идем из Барцравана в Алидзор. Татев видно отовсюду, по нему можно ориентироваться. Высокий модернизм забрал эти практики, но уже в рамках городского пространства, а не горного ландшафта. По этой логике значимые строения стали использовать в символическом и идеологическом смысле, но не практическом. Например, монумент Сталину в Ереване или проект Дома Советов в Москве, которые было или было бы видно отовсюду.

Теперь пешие тропы, сегодня часто туристические, отмеченные бело-красно-белыми флагами, — одна из немногих возможностей увидеть монастырь снизу, глазами человека, а не государства.

3 апреля 

Пью кофе с конфетками в магазинчике на площади в Алидзоре. Прямо над нами (над деревней, с отремонтированными зданиями только в центре) пролетает прозрачная кабинка канатной дороги. Продавщица рассказывает, что они тут все обожают «зиплайн», это их любимое место отдыха и очень важное для туристов, а в Татев они ходят свечку поставить. Удивлена, что я не знаю. В магазин заходит парень, показывает мне что такое «зиплайн» на Facebook.

Напротив магазина беседка, но я туда не иду, там место мужчин. А женское пространство здесь, в ларьке, к продавщице заходят подружки, она угощает их конфетами из стеклянных ящичков витрин. Внучка продавщицы больше всего любит мармелад, подруга — шоколадные. Мужчины забегают за сигаретами.

С коллегами мы встречаемся в центре Алидзора возле здания администрации и школы. Молодые люди подъезжают на машине, останавливаются у видов на горы здесь же на площади. Включают Careless Whisper.

К нам подходит мужчина, он владелец гостевого дома, на крыше которого написан номер телефона (тот, что видно, когда едешь, ой, летишь, по канатке). Зовет пить кофе, мы думаем, что дождемся других коллег, которые пойдут к главе Алидзора, поэтому в начале отказываемся. Он был учителем военного дела, а сейчас завхоз в школе. Выглядит предприимчивым и не скрывает этого, на мизинце длинный ноготь, рассказывает, что готов отдать свою собственность ЮНЕСКО и способен уговорить соседей. Идем по улице. Коллега хочет помочь прохожей донести мешок картошки, женщина много раз отказывается от предложения. Встречаем мужчину, коллеги рассказывают ему что такое ЮНЕСКО, спрашивают как он относится к туризму. Сначала он говорит: «А что, иностранцы — это плохо что ли? Пускай приезжают, покушают и погуляют», а потом добавляет, что вообще-то такие вопросы должны решаться всем всей общиной. На самом деле вопрос стоит в том, готовы ли жители согласиться на какие-то изменения в частной собственности, а также на запрет использования любых технологий и материалов строительства в пользу «традиционных ремесел», которые впишутся в наследие. Жители должны подписать охранные обязательства и соблюдать их.

Мы разминулись с коллегами, поэтому пошли на кофе с владельцем того самого гостевого дома. Он рассказывает, что приехал из Баку в 1988 годах и познакомился с женой на митингах в Ереване, он называет их «Карабах наш, Карабах наш!». Его жена печет гату, это самая вкусная гата, которую я пробовала. Обсуждаем кроссовки Егвард: дорогие, но на всю жизнь — говорит он.

Слышала от других групп про идолов на огородах, сразу подумалось, что это очень интересная тема для анализа отношений местного населения с ценностями и наследием наяву.

4 апреля

Мы снова у главы администрации в Шинуайре. Вместе с ним разглядывая карту, руководитель экспедиции задает вопрос про границы общины, на что глава отвечает: «поехали». Мы выезжаем на двух белых Ниве и Жигули. Приезжаем на край села, главе протягивают бинокль, он смотрит в него, вытягивает руку, указывает вдаль и говорит: «граница здесь».

Мои коллеги по очереди фотографируют друг друга на фоне гор. Руководитель экспедиции говорит, что где-то там напрашивается гостиница, глава села отвечает, что проблема только в канализации.

К нам присоединился школьный учитель истории. У него на жилетке нашивка в виде флага Карабаха, он говорит, что у меня красивые рисунки. Я в это время думаю, что не хватает детского взгляда на «ценности» или «наследие». Что ценность для них? Вот бы устроить выставку детских рисунков (главное, не конкурс) на тему детских ценностей (лишь бы взрослые не вмешивались). Можно даже два рисунка на темы: «мои ценности» и «культурные ценности». Получилось бы не только интересное сравнение, но и возможность проследить как взрослые в лице учителей, власти, родителей, государства вмешиваются в представления о ценностях, ведь государственное образование — это все еще воспитание граждан, солдат и будущих матерей солдат.

На прощание спрашиваю у главы как зовут хозяйку цветов. Сегодня мы встретились еще раз, спросили друг у друга как дела, но опять не представились. Милвар. Он говорит, что кроме нее никто не трогает цветы, что это она все-все украсила, а ее сын «тоже» живет в России, кажется, в Ростове. Коллеги надевают гамаши от змей, глава говорит, что у них таких нет. Завтра мой коллега Г. расскажет, что ему достаточно высоких ботинок, потому что он два года служил в Карабахе, а там змеи были повсюду, ему уже не страшно.

Спускаемся в старый Шинуайр. По пути вижу следы советской смотровой площадки — две ржавые таблички (Интересно, какая из них была на русском, а какая на армянском? Или был микс?) Снова открыточный вид сверху, на горе надпись про коммунизм.

В храме в старом Шинуайре много надписей на стенах «буква» + «буква». Вспомнила, что руины, темные парки, руинированные строения в Ереване (и не только) становятся местом для возможности уединения молодых людей, у которых нет приватного пространства дома.

Ниже, в здании монастыря в советское время была больница. На средневековых стенах видна краска. Реставрацией занимался Мурад Асратян.

5 апреля

Встречаемся со священником Татевского монастыря. Для него самое главное — восстановить храм, а кто это сделает и как — неважно, важны кельи для паломников (в селе есть для них самоорганизованное пристанище-дом). «Восстановить, а не рушить» — говорит он, и показывает комнату в храме в очень бедственном положении. Сразу думается как же так, если в воздушном трамвае утверждается, что деньги идут на восстановление Татева. Священник говорит: «Сюник всегда был независимым и спасся благодаря Нжде».

Глава Татева останавливается на беседу с нашей группой точно в том месте, где местные прихожане проводили время за разговорами возле храма. Руководитель экспедиции говорит, что шум и гам туристических лавок смущает, что это нехорошо, потому что они находятся на пути в священное место.

Общаюсь с туристами. Семейная пара с рюкзаками, ходить в походы — это их «семейный lifestyle». Они такие приятные, что не хочется докучать вопросами о возрасте и работе, да и кому уже нужна такая социология.

Они сравнивают Татев с храмами в России и Грузии. Здесь они впервые, пришли с рюкзаками из Гориса по транскавказской тропе. Вчера днем они были в татевской пустыни. Говорят, что там им понравилось больше, возможно, потому что там никого не было. Девушка отмечает, что хотя она не верующая, в пустыни у нее возникло ощущение намоленности, о котором ей часто рассказывала бабушка, и вчера она наконец-то смогла понять, что имелось ввиду.

Ее партнер говорит, что у него предвзятое отношение к русской церкви, в ней слишком много золота, все перегружено, а в Армении минималистично, он способен почувствовать «уединение с вечностью», здесь церкви словно выполняют свою первоначальную функцию «поконтачить с богом», а вот пафос РПЦ сбивает с толку.

***

Приезжаем в Хот. Вижу флаги ЕС на табличках и новые дороги с тротуарами. Идем в кабинет главы местной администрации по лестнице и коридору, в здании ни одного цветка — вспоминаю Милвар. В кабинете тоже никаких излишеств. Его помощник — молодой мужчина, у них много срочных дел.

Глава администрации в этом кабинете и на своей должности уже 33 года. Рассказывает, что в городе 20 человек из Карабаха, они живут в домах тех, кто уехал из Хота, заботятся о их доме и саде. В основном, жители заняты на ГЭС или в строительстве: сейчас строится дорога из Хота в Воротан, а еще министерство обороны строит военные объекты в ущелье. На военных базах много контрактников, но они существуют в ущелье независимо от Хота, например, село не поставляет им продукты.

Мои коллеги задают вопрос о том, почему в Хоте остается молодежь, хотя из других сел уезжает. Глава отвечает честно: «У них нет денег на переезд», и сразу же оговаривается, что правильнее будет сказать: «Потому что они любят свою родину».

На вопрос о «нематериальном наследии» он говорит, что у них самая лучшая водка, а еще красная свекла для солений. А я все время думаю, почему никто не говорит про сливочное масло. Никогда раньше не видела, чтобы масло на столе лежало буквально в таких же количествах как хлеб, для меня это порой все еще роскошь. Он даже сделал мне бртуч и с творогом, и с маслом, когда мы пришли к нему домой. Там нас встретили его дочь, жена и внучки. Никто из них не сел к нам за стол, они одно за другим меняли блюда, угощали нас кофе, компотом, гатой, вином, кормили обедом — все с помощью розового подноса, а в это время глава беседовал с нами и показывал снимок старого Хота. Его сделал оператор супер-сексисткого фильма «Невеста с севера». Вспоминая кабинет главы, я уточнила, не приходит ли он каждый день на обед домой — так и оказалось.

Из Старого Хота по серпантину нас «поднимали» нивы, один из водителей рассказывал моим коллегам про главу всякие сплетни о его темных делах в девяностые, но сама я не слышала — пила кофе Дуэт, которым меня угостил водитель, чтобы не укачало.

6 апреля

Сегодня суббота. У нас запланирована экскурсия с главным архитектором Гориса, он опоздал на час, на мизинце левой руки длинный ноготь. Он показал нам будущие туристические улицы, на которых идет ремонт, по ним мы пришли к старому городу, пещерам и кладбищу.

Пока группа экспедиции отправляется в ресторан, мы с коллегой решаем пройтись по городу. В Горисе много дашнакских орлов и мемориалов, пасмурно, на главной площади флаг Карабаха. Грустно и беспокойно. Отдаю свой паек бездомной хромающей собаке, она тощая и от всех шарахается, но бртуч все-таки съедает.

Сдается, что сохранение наследия как продукта человеческого труда — это словно какая-то неолиберальная уловка и формальное подтверждение ценности. Ну кому на самом деле сейчас есть дело до труда и его условий?

Коллега просит написать меня с какими вызовами столкнется местное население. В финальную презентацию проекта в Архитектурном Университете это не войдет.

1. Трансформация существующей транспортной и другой городской инфраструктуры в связи с новым статусом и увеличением потока туристов (например, изменится связь со столицей страны).

2. Экономический фактор: рост бюджета общины в случае развития туристической инфраструктуры, увеличение занятости населения в пользу сферы обслуживания (как следствие, экономическое расслоение в случае нежелания работать в этой сфере, невозможность/навязанность выбора этики и практики гостеприимства).

3. Столкновение с этическими вопросами репрезентации и экзотизации извне (и, как следствие, самопрезентации и самоэкзотизации) локальной идентичности ввиду ее формулирования/изменения/закрепления/сохранения и, возможно, коммерциализации.

4. Изменения в сфере строительства и выбора строительных материалов (в том числе частных домов), соответствующих юридически закрепленным традиционным ремесленным практикам. Единообразие дизайна и строительных материалов также поставит вопросы о возможности выражения креативности в сфере строительства.

Анастасия Каркоцкая 

Часть первая — Ценности авторитарной урбанистики: национальные по содержанию, глобальные по форме