Epress.am Новости из Армении
24 августа правозащитница Жанна Алексанян сообщила, что в один из карцеров уголовно-исполнительного учреждения «Нубарашен» ворвались люди в масках и подвергли жестокому насилию содержавшихся там арестантов. Согласно офису Омбудсмена Армении, инцидент произошел утром 23 августа: на момент инцидента, со слов обратившегося, в карцере находилось трое заключенных, один из которых, по словам Алексанян, был недавно переведен из УИУ «Армавир».
Позже Минюст прокомментировал случившееся. «В уголовно-исполнительных учреждениях, в установленном законом порядке, периодически проводятся непредвиденные обыски с целью обнаружения в камерах запрещенных вещей и предметов. Также стоит учитывать, что в соответствии с действующими законодательными регулировками служащие УИУ уполномочены в случае неисполнения законных требований или препятствования применять соразмерную физическую силу и спецсредства», — говорилось в заявлении пресс-секретаря ведомства Лусинэ Мартиросян.
Данный комментарий Жанна Алексанян назвала ложным. «Мне достаточно подробно рассказали о состоянии избитых, подвергшихся насилию. Они в тяжелом состоянии. На мой взгляд, министр юстиции Рустам Бадасян обязан был объяснить, почему в подведомственных ему уголовно-исполнительных учреждениях происходят такие случаи насилия, и развеять опасения по поводу того, что они могут повториться. Вместо этого они распространили разъяснение, которое не выдерживает никакой критики.
Если вы отправляете в камеру 20 человек из спецотряда, кто должен оказать вам сопротивление? О каком сопротивлении или применении соразмерной силы идет речь? Сколько можно пускать в оборот эти ложные выражения?», – сказала правозащитница в ходе онлайн пресс-конференции.
Глава ванадзорского офиса Хельсинкской гражданской ассамблеи Артур Сакунц, желая привлечь внимание на заявление министерства о том, что инцидент произошел «в ходе обыска, осуществленного с целью обнаружения запрещенных предметов», напомнил: в связи с пандемией коронавируса действуют жесткие ограничения на прием передач, а встречи с родственниками и вовсе запрещены. Возникает вопрос: откуда заключенные получают «запрещенные предметы», для обнаружения которых проводятся «обыски»?
«Единственным источником передачи запрещенных предметов, как это было всегда, является персонал уголовно-исполнительного учреждения. В таких условиях наличие запрещенных предметов говорит о непосредственном участии персонала.
К кому теперь обращен ваш вопрос? К уже владеющему предположительно запрещенным предметом или передавшему ему этот предмет, который, я повторюсь, может быть только из персонала тюрьмы?
Вы видели усилия, направленные на установление личностей этих сотрудников? Или заявления об этом? И вместо следствия в этом направлении они идут по пути давления на заключенных», — отметил правозащитник.
Также, по мнению Сакунца, непонятно, что такого произошло, чтобы возникла необходимость направить в тюрьму группу спецотряда из 20 человек.
«Если имеет место сопротивление, существуют приемы по его предотвращению, которые не предполагают применения насилия, не предполагают таких повреждений или следов, которые были зафиксированы на телах заключенных.
То есть было не применение приема для усмирения людей или предотвращения предполагаемого применения насилия с их стороны, а оно носило карательный характер, это очевидно. И теперь следователь или следственный орган будут пытаться рассказывать сказки о том, что эти двое укрывались так искусно, что потребовались 20 человек?».
Насилие невозможно замаскировать борьбой с криминальной субкультурой. Борьба с беззаконием незаконными методами никогда не имела успеха: это усугубляло беззаконие, говорит Сакунц.
«Они, что, не знали, что эти люди — криминальные авторитеты или смотрители зоны?
У криминальных элементов и уголовных учреждений существует явная общность интересов. Общность интересов именно с точки зрения правил криминального мира. И теперь, если они применят закон [о борьбе с криминальной субкультурой], это может привести к столкновению интересов, потому что эти люди не будут давать показания против самих себя: это они сотрудничали, они совершили беззакония».
По словам правозащитника, в течение двух постреволюционных лет дореволюционными массовыми нарушениями, о которых общество узнавало из отдельных эпизодов, продолжали пренебрегать. О них не заявляли. Не произошло и существенных изменений. Заключенные, по мнению Сакунца, должны были знать, что заявления о беззаконии в их отношении поощряются и расследуются. А они не только не расследуются, но их авторы продолжают оставаться на должностях или работать в уголовно-исполнительной системе.
После революции, отметила Жанна Алексанян, УИУ должны были стать более открытыми, но произошло обратное: нет ни прокурорского контроля, ни контроля со стороны депутатов. Сообщения о насилии не получают должной реакции. «Никто из депутатов не идет туда, чтобы на месте ознакомиться с ситуацией, узнать, что случилось, и это в случае, когда Никол Пашинян, будучи депутатом, периодически совершал такие визиты, от него мы узнавали о ситуации в уголовно-исполнительных учреждениях».
Жанна Алексанян напомнила о мартовском инциденте, когда по заказу одного из проживающих за рубежом воров в Нубарашенской тюрьме жестоко избили и, по некоторым данным, нанесли ножевое ранение Ваагну Абгаряну, известному по прозвищу «Вааг из Алаверди». Было заведено уголовное дело. Прошло полгода, отметила правозащитница, а в деле все еще нет ни подозреваемых, ни обвиняемых. «Всего лишь перевели начальника Нубарашенской тюрьмы в Горисское уголовно-исполнительное учреждение, назначили начальником там». Безнаказанность, по убеждению Алексанян, порождает новые преступления.
У Минюста нет политической воли для преобразования уголовно-исполнительных учреждений, в свою очередь, заметил Артур Сакунц: «УИУ необходимо избавить от сотрудников, которые продолжают относиться к лишенному свободы человеку в логике карательных действий. Лишение свободы — самое большое наказание. Дополнительное наказание является грубым нарушением прав человека».