Epress.am Новости из Армении
Формирование Совета попечителей — Верховного органа правления хранилища древних рукописей Матенадаран, — которое произошло до революции в Армении, не было прозрачным. Сотрудники Матенадарана узнали о составе Совета уже после его утверждения. После революции была надежда, что появится новая культура правления и формирования Совета попечителей. Этого не произошло. Ситуацию на пресс-конференции 4 марта представили научные сотрудники Матенадарана Гаянэ Айвазян и Ала Харатян.
«Мы снова столкнулись с той же реальностью и узнали постфактум, что сформирован новый Совет попечителей. О членах узнали, когда их уже утвердили. Сообщили об этом новому председателю Совета Левону Абрамяну, который разделял наши опасения», — сказала член созданного год назад профсоюза Матенадарана Гаянэ Айвазян. В ответ на их запрос о механизмах формирования Совета Абрамян сообщил, что механизмов нет: состав определили на заседании дирекции.
Сотрудники института установили, что на выборах органов правления происходили нарушения: в начале 2018 года избрали председателя Совета попечителей Левона Саргсяна (бывший премьер-министр и брат Сержа Саргсяна) и нынешнего директора Вагана Тер-Гевондяна. Эти выборы не соответствуют закону о фондах и уставу Матенадарана.
«Мы выяснили, что протоколы о результатах этих выборов не подписаны всеми участниками заседания. После революции, летом 2018 года, когда прежний Совет расформировали, были члены, которые по должности остались за пределами Совета, невольно появился вопрос о создании нового. До его формирования, которое должно было произойти в революционных условиях, выяснилось, что состав из членов-сотрудников Матенадарана проводит заседание Совета попечителей и решает изменить устав Матенадарана. Согласно протоколу, присутствовало 13 человек, они проголосовали за эти изменения, но протокол подписали 10. Это значит, что кворума не было», — рассказала Айвазян.
Члены профсоюза выяснили, что без необходимых 13 подписей в Госрегистр представили предусматриваемые для изменения устава документы, один из которых, однако, — протокол заседания — отсутствовал. Вместо него предоставили выписку о наличии 13 подписей.
Профсоюз обратился в генпрокуратуру. Правоохранители пытаются замять дело: факт отсутствия подписей не опровергли, однако и уголовное дело не завели за отсутствием состава преступления.
«Очевидно, что никакого следствия не провели, допросили только тех, кто имеет непосредственное отношение к предполагаемому преступлению», — отметила Айвазян.
Руководство Матенадарана с самого начала было настроено агрессивно к членам нового профсоюза. «Им непривычно, что помимо них есть структура, которая может поднимать вопросы. Периодически на наших встречах звучат оскорбления, угрозы. Между руководством и членами профсоюза намечалась встреча, но оказалось, что руководство пригласило юриста, чтобы свести с нами счеты. И на этом заседании звучали оскорбления в наш адрес. Есть и видео со встречи», — добавила Харатян.
Опыт научных сотрудников Матенадарана показывает, что в среднем звене госаппарата действует логика преступных договоренностей. «До прокуратуры мы обращались в разные инстанции и ведомства, в частности, министерство образования. Возможно, министерство не желает вмешиваться в вопросы самоуправления, но мы имеем дело с нестандартной ситуацией, когда самоуправление узурпировано, то есть это не самоуправление», — продолжала Айвазян.
Профсоюз обращается в министерство, министерство — в дирекцию, дирекция отвечает, что жалоба не обоснована, министерство направляет ответ в профсоюз. По схожей схеме действует и прокуратура. «Даже не будучи адвокатом, — заметила Харатян, — можно понять, что эти ответы смешны».
Сотрудники Матенадарана хотят знать, пройзойдут ли какие-либо перемены в академической среде. «Мы должны продолжать работать по инерции в апатии, когда нет чувства академической солидарности? Идешь домой, приходишь на работу и непонятно, кому нужно то, что ты делаешь», — сказала Гаянэ Айвазян.
На вопрос, почему они не заявляли об этом раньше, научный сотрудник ответила:
— Потому что была революция. Это глубинные перемены, и мы верили в них, верили, что в стране что-то изменилось или как минимум есть тенденция к этому.
До революции у нас была уголовно-олигархическая экономическая система, мы прекрасно знали, как работает власть. Мы участвовали в уличных протестах, но не участвовали в борьбе внутри структуры. После революции эта борьба перешла на рабочее место.
— Снаружи произошли изменения, но внутри института ситуация прежняя. Революция вселила в нас надежду на то, что мы действительно можем воспользоваться возможностью и улучшить условия, в которах живем и работаем, — сказала Харатян.